ВЕНИАМИН СМЕХОВ. «ЖИЗНЬ В ГОСТЯХ». ⋆ Apollo
ВЕНИАМИН СМЕХОВ. «ЖИЗНЬ В ГОСТЯХ».
Персона
06 марта 2020

1998 год.  Режиссер Вениамин Смехов ставит «Пиковую даму». 30-летие со дня ввода танков.

«Я, можно сказать, сам себе не верил: как могло случиться в моей жизни сразу — Прага, Пушкин и Чайковский, пугающая махина Национального Театра над Влтавой и гостевые апартаменты в утробе бывшего доминиканского женского монастыря св. Анны, что на Анненском наместье. Мы жили там вдвоем с Глашей — и больше никого на весь старый монастырь, кроме возможных призраков прошлого и реального вахтера в будке у ворот. Говорят, что там время от времени являлся обезглавленный тамплиер и обезглавленная монашка — бывшие хозяева этих мест, но мы их, к счастью, не встречали.

Выйдешь во двор, а рядом — уютный театр на Забрадли, а дальше — набережная, а справа — Карлов мост и Карлов Университет.

На предварительной встрече с начальниками цехов Стас и Маша совершенно восхитили всех эскизами костюмов и макетом декорации, а я живо описал, как и что будет происходить на сцене, какую важную роль играет цвет костюмов. Мы с Машей решили, что в игорном доме  будут только два цвета — черный и белый. Цвет появляется на балу. Вычурные костюмы Лизы и Графини подчеркнут их положение в обществе. Для спектакля предполагалось пошить 276 костюмов, что и было сделано. Художник Станислав Морозов, помня оперный канон, сочинил три здания. Ремейк Казанского собора с восхитительным куполом и колоннадой, откуда сияла твердыня и страх Божьего суда. Слева и справа он добавил два сооружения, и еще был  зеркальный пол, в котором, как в картах, отражались все актеры. За рассказ о концепции, костюмах и декорации меня наградили аплодисментами, потом нас покинули на время, а вернувшись, сообщили: все очень годится, кроме мощной конструкции трех зданий — очень красиво-петербургских и слишком дорогих для бюджета.

Мы удалились на обед. Стас уединился в сугубой мрачности, но вечером выход был найден и одобрен. Конструкция сохранит металлический остов зданий, сделает тяжелую реальность воздушной, графически эффектной, а денег на это уйдет в десять раз меньше. Потом про эту декорацию критик Гелена Гавликова напишет так: «Изящные «скелеты» домов — стилизованное рококо напоминают золотые клетки на черном блестящем полу». Йозеф Германн упомянет золотой купол, «который безразлично смотрит на человеческую суету под собой».

Друг наш Власта переводила все первые переговоры, а для репетиций рекомендовала очень симпатичную славистку Бланку, из Карлова университета. Добрая Бланка явно не поспевала за моими сказами-показами, и очень скоро артисты прервали ее старательный перевод громким признанием: «Да не старайся так, мы все поняли по-русски!» И работа закипела быстрее.

Два тенора — соотечественники. Валерий Калиниченко — харьковчанин, для Германа слишком вальяжен, но зато одесскими песнями под свою гитару тешил нас в часы отдыха. Уверял, что в Будапеште и еще дважды пел Германа. Такой добряк — сильно удивился новостью о повести Пушкина, о страсти к Лизе из-за страсти к трем картам, но партию несчастного героя знал наизусть давно. Слушал мои объяснения о развитии сюжета трагедии, улыбаясь не по делу. После репетиции его красавица-жена, меццо-сопрано на родине, подошла ко мне, держа его за руку: «Дорогой мой товарищ Атос! Вы, шо треба, прямо мне расскажите, а я уж его потом срепетирую!» По контракту, Валере петь надо было на третьем представлении. Первым Германом был замечательный певец из Мариинки, Сергей Лядов — из знаменитой музыкальной фамилии. После нашей премьеры он продолжал работать в Праге и всегда имел успех. Но, к моей нескончаемой печали, в 2017 году в возрасте 56 лет он скончался от инсульта.

С Сергеем искать характер героя было нетрудно — он с вечным недовольством собой, угнетенный своими недостатками, легко воспламеняемый музыкой в финале первого действия — казался Германом, родственником Родиона Раскольникова: «Она моею будет! Она моею будет! Моей! Моей! — иль умру!!!» Мощное тутти большого оркестра накрывало волной этот возглас, и с последним аккордом герой вонзал резко вниз, как в землю большой палец высвободившийся из сжатого кулака. Обоим Германам по душе пришелся этот жест Высоцкого из его ролей — Гамлета и Жеглова. Всех благодарно вспоминаю — и Графиню, и Полину, и Томского, и Чекалинского, и Сурина…

Анда-Луиза Богза — из Румынии, в пражской Государственной опере пела Татьяну, попросилась сюда, голос — необыкновенно красивый, но ни двигаться, ни общаться с партнерами не обучена. Хотя зачем ей? Она захвалена, и по стандарту голосистых певцов — успешна. Однако и она увлеклась моими невольными уроками «мастерства актера». Но на премьере румынская красавица была испугана огромным залом нарядной публики, и больше всех других в открытую изменила театральному искусству в своей главной картине «Зимняя канавка»: ей, Лизе, надо осчастливиться появлением Германа. И все идет хорошо, пока Лиза-Анда-Луиза Богза не замечает дирижера Кулинского. Певица цепенеет от его гипнотического взгляда и, как в бреду кидается с отзвучавшим уже вопросом лично к нему: «Ты? Ты здесь? Ты не злодей?» Бедняге Герману — Лядову пришлось повернуть ее за плечи, чтобы она смотрела на него, а не на дирижера: «Да здесь я, милая моя». Лядов — очень живой, Анда-Луиза Богза — очень концертная дива.

Перед третьим спектаклем — генеральная репетиция со вторым составом. Зрителей — приглашенных и родных — полон зал. Но тут напугал Герман-Валера. Все, о чем мы с ним и с его меццо-супругой так хорошо уговорились, вышло боком. Скорее всего, боком его предыдущих «Пиковых дам». Еще недавно он репетировал — заметно похудевшим, подтянутым и почти угрюмым хлопцем. Сегодня — полный набор сувениров доверчивому, успокоенному нормальными репетициями режиссеру.

Первый: начало оперы, Томский: «Так ты влюблен? В кого?» И вдруг — мы, вздрогнув, переглянулись с меццо – женой Калиниченко — со сцены пленительную арию Германа «Я имени ее не знаю и не хочу узнать…» уверенно запел Леонид Утесов, в дивной одесской манере: «Как много девушек хороших… но лишь одно из них тревожит…» Тревогу подтвердил второй сувенир: в сцене «Зимняя канавка» его Лиза-Иржина Маркова правильно обернулась к опоздавшему на сцену Герману: «Ты не злодей?!» Но ответ получил дирижер, от которого не смог отвести взор Герман-одессит: «Да здесь я, милая моя!»

В седьмой картине, где игроки эффектно сбрасывали черные сюртуки и оставались в белых сорочках, вбежавший Герман, быстро поразив присутствующих угадкой — тройкой и семеркой, отвечая вопрошающему хору: «Герман, что с тобой?» знаменитой арией «Что наша жизнь? — Игра!». В этот момент он должен был распахнуть черный плащ… И музыка, и хор, и солисты — все шло роскошно, а Герман, отвечая друзьям-картежникам широким жестом обнажил под плащом… матросскую тельняшку, которую забыл поменять на соответствующую эскизу костюма белую сорочку! Ну, и еще парочка мелких неожиданностей ближе к финалу. Публика, как ей положено, от души сочувствовала проигрышу с третьей картой и не обязана была изумляться тому, что приземляясь в ужасе от кары небесной, с дамой пик вместо туза в руках, этот Герман не шепотом погибающего, а клекотом горного орла прогремел (как бы в ухо призраку Графини): «Старуха! Ты! Ты здесь! Чего смеешься? Ты меня с ума свела!» Последнюю фразу можно было в тот день отнести и ко мне. Ладно, опера — это голоса, это оркестр и это красота декораций и костюмов, — так меня учил Давид Боровский. Режиссеру лучше быть поскромнее.

Хотя в Праге именно о режиссерах оперы я наслушался много интересного. Один знаменитый чешский режиссер на премьерах своих спектаклей усаживался на краю ряда возле двери в фойе. В момент приступа отчаяния (за певца/певицу, за хор, за не тот поворот/прыжок/гримасу) — он выскакивал в фойе, мчался за кулисы, но не врывался на сцену, а бил ногой об стенку и потом, успокоенный, возвращался в зал. Другой известный режиссер-неврастеник отсиживался все действие своей оперы в комнате бутафоров, слушал оперу по внутренней трансляции и глушил шампанское, размешивая его с сахаром в стакане! Наконец, третий легендарный маэстро, выдерживал всю оперу своего производства в зале, но не среди зрителей, а в будке световиков! За толстым стеклом, где режиссер мог все видеть и вволю орать матом на всех артистов, потому что эти кретины портят и портят его оперный шедевр.

На протяжении репетиций «Пиковой дамы» Прага сама развенчала слухи об опасностях своей «мистики», заодно и о мистических секретах пушкинской повести. Работа шла с охотой и весело, все свободные часы мы наслаждались самой красивой столицей в мире, счастливым исключением из всех поврежденных злодейством войны городов-красавцев. Великая симфония улиц и зданий сохранила в целости сокровенные мотивы готики и барокко, неоклассицизма и кубизма. Староместская площадь и Градчаны, неописуемые силуэты Собора святого Вита и Тынского храма, еврейского квартала и современная архитектура танцующего дома…»

Популярные новости