БЕСЕДА С КАТЕРИНОЙ НОВИКОВОЙ ⋆ Apollo
БЕСЕДА С КАТЕРИНОЙ НОВИКОВОЙ
Персона
06 декабря 2020

Катерина Новикова ‒ начальник пресс-службы Большого театра, выпускница Санкт-Петербургской академии театрального искусства, там же Катя окончила и аспирантуру.

Катерина Новикова женщина редкого ума, шарма и эрудиции, удивительный собеседник, интеллектуал, открытый, честный и смелый человек. Катерина возглавляла пресс службу Мариинского театра, но однажды сменила его на Большой.

Мы побеседовали с Катериной Новиковой о счастливом детстве, о формировании внутренней свободы, о переменах в жизни и всегда неизменном – о самом ценном.

О свободе и выборе

Мой случай не типичный, потому что я родилась в особенной семье. Базовые понятия про жизнь, счастье, любовь и свободу закладывались в первую очередь моей семьей, хотя, конечно, у каждого человека свой характер. Одна из причин, почему я ушла из Мариинского театра, – это потому, что по природе я человек достаточно послушный и, когда оказываюсь в ситуации серьёзного давления, очень быстро подчиняюсь. Однажды поняла: если не хочу превратиться в рабыню Изауру, надо встать и уйти.

Чтобы противостоять людям надо обладать сильным стержнем, который ничто не сломит, а я, наверное, в большей степени конформист и избалованный с детства любовью родителей ребёнок. У меня мало с кем были плохие или трудные отношения, мне невольно хочется сделать так, чтобы все были довольны. Поэтому в Мариинском театре при всей той потрясающей жизни и опыте, который он мне дал, в какой-то момент я поняла, что я не смогу быть собой. Поэтому ушла. Хотя долго скучала. Сейчас, конечно, знаю, что поступила правильно.

О свободе перемещения

А родилась я в Советском Союзе, и в моем детстве свободы как таковые были сильно ограничены, например, родители не могли никуда поехать заграницу, кроме Болгарии. Это распространялось и на меня. Когда мне было 14 лет, бабушка хотела поехать со мной отдохнуть в ГДР. Ее отпустили в Германию, а меня нет. Такая свобода передвижения в моем детстве отсутствовала, но когда я заканчивала школу, пришла перестройка, и жизнь перевернулась. Мне очень повезло, потому что путешествие считалось большой ценностью в нашей семье. И родители, которые полжизни не могли свободно ездить, когда это стало возможно, не только сами поехали, но и в первую очередь хотели отправить меня – посмотреть мир.

Мои родители – мое счатье и удача. Они во всем, наверное, были идеалистами. Они дали мне хорошее образование: в Советском Союзе, помимо базовых знаний, я с детства учила иностранные языки, хотя, казалось бы, зачем? Тогда это было не совсем очевидно. С самого детства меня учили английскому языку, потом отправили во французскую школу, и во многом ощущение, понятие свободы и то, что я хорошо себе чувствую практически в любой точке мира, мне даёт возможность легко объясняться.

О свободе общения

Я знаю русский. Владею французским и английским, а ещё благодаря судьбе – бытовым японским. И теперь, когда оказываюсь в Японии, этот навык становится достаточно существенным.

Отправившись в Японию на девять месяцев, я поняла, что очень большой процент коммуникации, передачи информации идет не вербально, он связан не со словами, а с желанием общаться и с умением через интонацию, жесты объяснить то, что ты хочешь, потому что есть люди, которые очень плохо коммуницируют на японском, сколько бы слов они ни знали. А есть люди вроде моего папы, которые тремя словами могут сдружиться с каждым, объясниться и всего добиться. В моем случае свобода передвижения, свобода выражения, свобода общения во многом связана с возможностью разговаривать.

Главное, что подарило мне свободу, – это мое детство: я росла в семье людей, которые очень любили друг друга и заодно меня, когда я у них появилась; людей, для которых категория свободы никогда не была связана с деньгами. У моих родителей никогда не было накоплений, деньги все тратились, но тратились на то, чтобы жить в удовольствие, и, насколько это было возможно, всегда мы так и жили. На книги, на еду всегда хватало. А уж моя голова ребёнка вообще была свободна от меркантильных мыслей. Прекрасно проходили все наши отпуска и каникулы. Мама заранее запасалась такой суммой, чтобы, отдыхая, вообще не думать про деньги.

Круг общения моих родителей был очень широким, вокруг всегда было много талантливых, интересных, потрясающих людей. Много людей было богаче моих родителей, но это никогда ни на что не влияло. Мне с детства было понятно, что главная ценность в том, как ты живёшь каждый день своей жизни. У нас не могло быть так, чтобы мы копили-копили на новый диван и не поехали отдыхать на море.

Несмотря на рамки Советского Союза, в нашей семье на кухне всегда говорили обо всем, и мне очень быстро стало понятно, что свобода ‒ это в первую очередь самоощущение и какая-то внутренняя категория. Мне кажется, что сейчас изоляция из-за вируса во многом нам это показала. Не знаю, кто как ее прожил, но у меня чувство, что каждый мог прожить ее так, как считали нужным для себя. Мне очень повезло,что мы с Лешкой,( моим любимым мужем), были вместе на природе столько дней подряд. Важно проживать жизнь с тем, кого любишь, иначе никакие материальные свободы не компенсируют то неудовлетворение, которое будет в душе, когда ты вынужден проводить время с человеком, с которым тебе некомфортно. Во многом счастье творческих людей в том, что они занимаются любимым делом и не принимают работу как тяжелую обязанность, сколько бы времени ни шло на это, скажем так, «служение»: все это воспринимается в удовольствие.

О свободе выражения

Одним из ключевых для меня моментов в жизни стала книжка Сенеки «Письма к Луцилию», которую я довольно рано в своей жизни прочитала, и в первом письме там автор объясняет Луцилию, что мы в жизни ценим очень много вещей, которые ценить не стоит, но мы почти никогда не обращаем внимания на то, что уходит безвозвратно, чему в принципе нет цены, и то, что самое драгоценное – это время. Самое главное в жизни – заполнить это время тем, что приносит тебе удовлетворение. И в этом плане мне повезло с самого детства, как повезло и моим родителям: каждый из нас занимается любимым делом, общается с теми, кого любит. Когда жизнь проходит в так называемой гармонии, можно только по дереву постучать.

Большой театр

Сейчас я не пуду пугать вас цифрами, но скажу, что в Большом театре я «живу и работаю» уже полжизни. И это очень счастливое время. Наверное, все кто любят этот дом – относятся к нему как к живому человеку. Что такое Большой театр? Великий дом с потрясающими традициями, с уникальной историей, с невероятно интересной творческой жизнью. Профессор Панченко в одном интервью рассказывал, как Лихачев ему заметил, что в наши дни хорошо укрывает древнерусская история и литература. Так и Большой театр – это как магический щит от всего. Во всяком случае, я так чувствую. Для меня Большой театр – идеальная среда обитания. Хотя, я кончено, знаю, что в свои 245 лет он незыблем и простоит ещё дай Бог много сезонов и с разными другими пресс-секркатрями . но для меня это место счастья. Однозначно. Здесь очень много творческих энергий сходятся вместе. Думаю.в этом секрет.

Что касается детства

У каждого человека, наверное, свои истории, но я думаю, что детский период очень влияет на формирование личности. Когда у тебя такие тылы, как в моем случае, не так страшно жить, потому что знаешь: за спиной стоят эти люди. Имея за спиной такую крепость — таких родителей, конечно, я чувствую себя свободной. Мне не нужно бороться, выживать, как приходится многим моим знакомым, кто рано остался без родителей, вижу, что порой у этих людей появляется агрессия, вероятно, как способ самозащиты. Это, как и со странами. Например, России не надо доказывать, что мы огромная держава, огромная земля с великой историей, культурой, огромными ресурсами: мы гораздо спокойнее выдерживаем критику, толерантнее большинства небольших стран, нам нет необходимости что-то доказывать априори. А в противном случае возникает другой жизненный настрой.

Меня с рождения очень любили и баловали. И однажды я заметила родителям, что не знаю, буду ли готова к трудностям в жизни, когда вырасту. Папа мне в ответ сказал, что есть даже исследование: когда в 30-е годы люди ни за что попадали в лагеря, то гораздо лучше выживали, проходили все жизненные невзгоды те, у которых было счастливое детство. Счастливое детство – это такая база, которая потом даёт тебе возможность легче воспринимать и проживать все, что тебе выпадает по жизни.

Сегодня

Мы сейчас все очень счастливые, потому что живём без войны. В этом году 75 лет победе в Великой Отечественной войне, и она уже превращается в миф, не остаётся никого, кто бы ее по-настоящему помнил. Остаются дети войны, но тех, кто реально воевал, уже практичсеки, нет; эта война уходит в историю, все забывается, и вместе с этим теряется некий «иммунитет», когда, например, лозунг «Лишь бы не было войны» становится просто словами, а на самом деле нам повезло жить без войны, когда мир открылся, мы можем свободно путешествовать, когда появилась свобода слова, когда мы можем читать все ранее запрещённые книги и общаться с друг другом в любой точке мира.

Мой папа

Мой папа, Витя Новиков, совершенно выдающаяся личность, он очень долго был завлитом Театра Комиссаржевской. Он всегда был таким подвижным, спортивным, легким. Когда мы с ним опаздывали на занятия английским, то бежали вдоль Исаакиевского собора на автобус, папа тянул меня за руку – и казалось, мы просто летим над землей.

Совершенно незаметно из этого юноши, решающего всегда все возможные и невозможные вопросы, чтобы ни случилось, он вдруг превратился в театральный столп, который сохраняется с 60-х годов, в гуру, которых уже не так много в Петербурге. После внезапной смерти Рубена Агамерзяна, папу выбрал коллектив и он много лет — художественный руководитель Театра Комиссаржевской, но ни капельки не изменился. Многие годы даже так и сидел в своей маленькой завлитской комнате. И круг общения его никак не поменялся и уменее дурачиться никуда не ушло. У моего папы очень много положительных качеств. Одно из них – верность. Моя мама – любовь всей его жизни. Родители познакомились, когда маме было 16 лет, поженились, когда ей исполнилось 18, и так они вместе, уже неразделимы. Для родных, для друзей у папы нет преград, ему ничего не сложно, и так было всю жизнь. Папа никогда не предаёт и не изменяет. Сколько его не звали в разные места- остался в своём театре и в своём городе. Иначе и быть не могло. Круг общения у него невероятный, это и Лев Абрамович Додин, и Михаил Барышников,. С детства в нашем доме бывали Григорий Горин, Михаил Швыдкой, Анатолий Смелянский и многие другие папины и мамины друзья. Это люди, с которыми я познакомилась в нашей коммунальной квартире на Исаакиевской (Исаакиевская, дом 5, это двор театрального института). Там у нас было две комнаты, наша коммуналка – это бывшие конюшни графа Зубова, уровень пола там был ниже уровня земли, а окно чуть-чуть над землей. Часто пока мама готовила на кухне, в комнату через окно заходило без ее ведома человек 15 папиных гостей. Но маму застать врасплох было невозможно, у нас всегда хватало на всех еды и все всегда помещались.

Исаакиевская, дом 5

Так как из нашего двора мы выходили прямо к Исаакиевскому собору, я его воспринимаю с тех пор как друга. Каждый раз, когда приезжаю в Питер, даже если дня на два-три, всегда к нему хожу. Такого не может быть, чтобы я была в городе и не увидела, не прошла мимо Исаакиевского собора. На том фасаде, куда выходил наш двор, изображён сам Огюст Монферран, который держит в руках модель своего творения. Почему-то в детстве я его боялась и старалась так посмотреть на собор, чтобы не увидеть Монферрана. В моем детстве мы залезали на колокольню собора (сейчас ее, к сожалению, закрыли) и оказывались над всем Петрополем.

Моими родителями не особо занимались их родители, и это, я думаю, комплекс из детства: моей маме очень хотелось заниматься своим ребёнком. Она отдала мне очень много лет жизни: когда я родилась, она ушла в декрет, чтобы быть со мной, а когда я пошла в школу, в первый класс, она пошла писать диссертацию – не с целью написать диссертацию, а с целью побыть со мной. С детства родители водили меня на музыку, на английский, в художественную школу. Каждое воскресенье бассейн, а потом мы шли на спектакль. Сейчас я понимаю, что в свой выходной это было не очень просто делать папе: нестись куда-то к 10 утра. В общем, мной много занимались. В семье всегда много читали, папа очень любил и любит поэзию, поэтому любовь к поэзии – Цветаева, Мандельштам – это от папы. Сейчас у нас в доме колоссальная библиотека. С советских времён папа собирал книги, а тогда порой их было очень трудно достать.

Не так давно я зашла в книжный магазин на Литейном и спрашиваю: у вас есть поэзия Йейтса? И э милая пожилая дама ушла искать, вернувшись, мне что-то рассказывает о своей жизни, что раньше она работала на Невском в Доме книги, и я ей в ответ: «Ой, а вы знаете, мой папа так часто туда ходил, он работал в Театре Комиссаржевской и был настоящим библиофилом». Она вдруг меня спрашивает: «Вы что, Катя?» Папу, я думаю, знали тогда все продавцы книжных Петербурга.

В Советском Союзе детский досуг и образование были организованы потрясающе. Чем бы ты не хотел заниматься, все было доступно бесплатно, пожалуйста. Так я посещала художественную школу, потом искусствоведческий кружок при Эрмитаже. Это значит, что каждую субботу два часа ты в Эрмитаже. Не знаю, сколько осталось в моей голове, но Эрмитаж я тоже очень люблю, чувствую себя в нем как дома.

О Петербурге

Вы знаете, любое пространство, в том числе город, противоречиво. Я очень любила Лондон, и однажды, приехав туда встретилась с другом, у которого в тот момент была, видимо, депрессия, и мой любимый Лондон вдруг стал совершено другим, неуютным ‒ так чужое настроение влияло на меня. От многих слышу, что наш город разный, но я же в нем родилась, родилась рядом с «Медным всадником», поэтому для меня Петербург – это самый прекрасный и родной город. К тому же я согласна с Бродским, который считает, что пространство нашего города формирует вкус: его улицы, высота зданий, вода, в которой отражаются дома, городские ансамбли – все это невольно воздействует. И если ты видишь архитектурную мишуру, это коробит. Это как в Большом театре, когда привык видеть потрясающую «Баядерку», а потом невольно ни в одном другом театре ты уже не можешь смотреть этот балет. И для меня Петербург ‒ самый красивый город, хотя он строже, чем Москва. Наверное, он более аристократичен. Москву я очень полюбила. Здесь, как в поэзии Цветаевой, все эмоции наружу ‒ может быть шум, надрыв, шумный смех, а в Петербурге скорее как в японской традиции: эмоции есть, но они сдержанные, сначала ты должен решить, что и кому показвать. С моим городом я чувствую глубинную связь, он для меня как родной человек, как Большой театр, как Исаакиевский собор.

Япония

В Японии я оказалась первый раз много лет назад с моими родителями и нам там было очень плохо – денег совсем не было, среда была чужеродная и мы считали минуты до отьезда в Россию. Впрочем, я догадывалась, что культура Японии значительно больше того, что мы увидели , что я ничего не поняла про Японию, и, возможно, питаю к ней несправедливые чувства. И когда возникла возможность поехать тула на девять месяцев учить язык я решила, что этот шанс упускать не надо. Подала все бумаги, и меня взяли.

Это была замечательная программа — бесплатная для учащихся, мы ни за что не платили, более того, половина нашей стипендии приходила нам на карточку, которой мы должны были расплачиваться в столовой, потому что японское руководство программы понимало: люди из так называемых «третьих» стран могут голодать, экономить на еде, копить деньги.

Эти девять месяцев в Японии были совершенно феноменальные, и не только с точки зрения изучения языка, который перевернул моё сознание. Во многих других языках слово двухмерное (то есть оно пишется, и оно слышится), но в Японии к этому добавляется ещё и то, что это слово – иероглиф. Иероглиф сам по себе это картинка. Помню, как писала на уроке по иероглифике сочетание: моя весна. А потом был какой-то конкурс, где я получила специальный приз. Моя учительница принесла шоколадку и говорит: «Тебе спецприз, потому что у тебя в слове „весна“ последний штрих так красиво летит, что чувствуешь дуновение ветра». В японском слово имеет зримый образ, поэтому их стихи не могут быть переведены: важно не только то, как поэт выразил мысль, а даже то, как он нарисовал это слово, там может быть ветер или что-то другое. Важно, как его кисть повела этот штрих, в этом весь смысл – смысл в штрихе, такого нет в европейской культуре. К сожалению, сейчас все уходит, размывается и упрощается. Даже сами японцы начинают забывать, как рисовать иероглифы, все за тебя делает компьютерная программа.

В Японии совершенно другое отношение ко времени, очень многие вещи по-прежнему полны сакрального смысла. Например, сумо или чайная церемония. Спустя девять месяцев в Японии я поняла, что ничего не знаю об этой стране, что это скольжение по поверхности, что на самом деле мало что возможно понять и рассказать, если ты не родился здесь. В Японии особое понимание единства с миром и природой.

Японцы очень ценят красоту и гармонию, обожают Чайковского, русский балет и его идеальные формы. Балет как красота жестко регламентированная очень понятен и нравится японцам. И еще у них очень развито чувство собственного достоинства. Поэтому там в моё время вообще не было бытовых краж. Как можно до этого опуститься? Поэтому японцы очень мужественно все переносят и никогда не жалуются.

Мои книги

У меня все меняется, вкусы мои нестабильны. Например, очень долго нравился Ренуар, особенно портрет Жанны Самари, а потом все резко поменялось: полюбила малых голландцев, какую-то их скупость выражения. Очень люблю ван Эйка, ван дер Вейдена, Мемлинга и вообще всю эту северную школу. Всегда хожу посмотреть на «чету Арнольфини» ван Эйка в Лондонскую картинную галерею. У нас остался прекрасный ван дер Вейден в Эрмитаже. К сожалению, многое продано после революции.
Меняются и литературные вкусы. Но любовь к Пушкину остаётся неизменной. На карантине много читала Пушкина, он прекрасный собеседник: умный, тонкий, ироничный. Прочитала сейчас много его критичных работ, не только художественных. Пушкин как критик тоже гениален.

Он много лет своей жизни провёл в ссылке и уже хорошо понимал, что можно говорить, а что нельзя, но когда Пушкина подхватывала и несла муза, остановить его было невозможно. Потому что тебя уже несёт что-то другое, ловишь другие флюиды.

К чему-то я сейчас вернулась, что-то прочитала заново. Перечитала «Войну и мир», и это, конечно, фантастика, как Толстой понимает жизнь. «Война и мир» – это непостижимое полотно, как Сикстинская капелла. Кажется, что человек не может это сделать один. Там столько линий, и они все сходятся. Именно в Войне философия истории прочитывается гораздо больше, чем в Мире. Мне было интересно противопоставление Кутузова и Наполеона, двух личностей в истории. Как Кутузов в какие-то моменты понимает, что надо сделать шаг назад, потому что эта историческая машина движется и ты не можешь сделать ничего, только отойти и дать ей прокатиться.

Популярные новости