ИНТЕРВЬЮ С ЕКАТЕРИНОЙ СЕМЕНЧУК: «ТВОЙ ВНУТРЕННИЙ БУНТАРЬ – ЭТО СВОБОДА ТВОРЧЕСТВА». ⋆ Apollo
ИНТЕРВЬЮ С ЕКАТЕРИНОЙ СЕМЕНЧУК: «ТВОЙ ВНУТРЕННИЙ БУНТАРЬ – ЭТО СВОБОДА ТВОРЧЕСТВА».
Персона
16 октября 2020

Сегодня о свободе, жизни, любви и музыке мы поговорили с оперной певицей Екатериной Семенчук. Поводом к нашей беседе стал ее дебют на Исторической сцене Большого театра в партии Любавы в последней премьере 244-го сезона – опере Римского-Корсакова «Садко» в постановке Дмитрия Чернякова.

С Екатериной Семенчук мы знакомы очень давно, еще с тех пор, когда Катя начинала в Академии молодых певцов Мариинского театра, а я работала несколько сезонов в театре как пресс-секретарь. Екатерина Семенчук за эти годы прошла невероятный путь – обладательница красивого, свободного голоса, она стала настоящей примадонной оперной сцены. Не только сам голос, но ее музыкальность, редкая проникновенность исполнения покорили зрителей многих стран. Не случайно она была единственной русской певицей и гостьей, приглашенной на свадьбу принца Чарльза и Камиллы Паркер-Боулз, пела год назад в Париже Дидону в юбилейном спектакле на сцене Опера Бастий в колоссальном полотне Гектора Берлиоза «Троянцы» и, если бы не пандемия, блистала бы этим летом в Арена-ди-Верона, на Пасхальном фестивале в Зальцбурге, в театре Ла Скала, дрезденской Опера Земпера, в оперном театре Лос-Анджелеса, Метрополитен-опере в Нью-Йорке…

Музыка – это то, чем я живу. Она подвигает меня на новые высоты и открытия в себе, в мире, в людях. Музыка – основа моей жизни.

Удивительно, что мировая слава никак не повлияла на отношения Екатерины Семенчук к самой себе и к людям, не остановила ее вечную жажду постижения новых музыкальных высот, не изменила ее искренности и простоты, ее восхищения народной песней, ее любви к природе. Наш первый разговор проходил в сольной гримерке на женской стороне Большого театра в дни, когда выпускалась опера «Садко». Тогда это интервью не вышло, потому что вскоре все мы удалились на самоизоляцию. «Договаривали» мы уже с перерывом в три месяца. Три месяца, которые так поменяли нашу жизнь. Три месяца, которые сокрушили все наши планы, закрыли театры по всему миру, лишили нас социальной жизни, но, как будто вбросив нас в другое измерение, дали нам время побыть с самими собой, вырвали из бытовой суеты и позволили подумать о главном. Перечитав старый текст интервью, я поняла, что мои вопросы не так и нужны. Хочется дать слово Кате. Пусть она расскажет все сама.

Музыка

Мне нравятся разные музыкальные жанры. Ведь музыка – это состояние твоей души; если человек поет, он счастлив. Хотя, конечно, можно петь и от счастья, и от горя. Наши истоки – это народная песня, связанной с календарем, с такими событиями, как рождение, свадьба, смерть. Как человек это чувствует, так он и «транслирует» в мир, так и рождается музыка, так рождается песня… В моей семье всегда звучала оперная музыка, звучал джаз, песни Высоцкого, старинные романсы – фейерверк имен. И всегда звучала рок-музыка, рок-н-ролл. Я вообще выросла под влиянием русского рока. Моя семья всегда была настолько вся пропитана музыкой, вся эта семейная «ткань», из чего мы состоим, – она вся была у нас музыкальная. Музыка была на первом месте, хотя никто не посвятил себя, кроме меня, профессиональному служению музыке. Музыка – это то, чем я живу. Она подвигает меня на новые высоты и открытия в себе, в мире, в людях. Музыка – основа моей жизни.

Голос

Голос возник сразу. С самого первого дня для меня стало органичным петь. Мама, Марина Владимировна, знала, что я стану певицей: она услышала это при самом моем появлении на свет в моем первом звуке и сейчас очень счастлива, что оказалась права! Мама всегда и во всем меня поддерживала и поддерживает, очень тихо и скромно гордится моими успехами и с удовольствием является главным слушателем моих выступлений. Голос всегда «требовал выхода», и помню, как до восьми лет я с удовольствием пела песню Аллы Борисовны Пугачевой «Ледяной горою айсберг из тумана вырастает…», особенно хорошо это удавалось в акустике ванной комнаты: мне казалось, что у меня здорово звучало в низкой альтовой манере, и я получала невероятное удовольствие от пения этого поистине народного хита. Но помимо всего этого «дурачивания», разучивания песен, пения для семьи, мне было очень любопытно и необходимо серьезно заниматься, постигая этот интересный и совершенно невероятный мир голоса и музыки. Сомнений не было, что буду музыкантом. Я решила стать певицей, когда мне было довольно мало лет.

Дедушка

Обучение в общеобразовательной школе изо дня в день плавно переходило к обучению музыке: игре на музыкальных инструментах и хоровым классам. Получалось, что я училась в две смены в одной школе, на самом деле это было настоящее везение! Мой дедушка – профессиональный судья по баскетболу, и в этот период моего становления он преподавал у нас в школе, совмещая со спортивными сборами и рисованием. Он вел очень активную социальную жизнь и всегда был очень близок молодежи, все обожали его! У дедушки был потрясающий педагогический дар: всегда был объективным и честным, дедушка был настоящим другом. Школа находилась довольно далеко, и мы с ним «путешествовали» туда всегда вместе. Дедушка – Владимир Викторович – был одаренным ребенком и начинал свой музыкальный путь как юный скрипач, но из-за начала Великой Отечественной войны его мечте не суждено было свершиться. Но все же он был рожден музыкантом и поэтому великолепно играл на аккордеоне – это стало его вторым «я», неразлучным и всегда гармоничным. Еще в молодые годы он создал джаз-оркестр, великолепно вальсировал, обожал грузинскую музыку, прекрасно готовил, вырезал по дереву, писал маслом… Главный девиз его жизни: «О спорт, ты мир!» Он во всем видел жизнь и саму суть. Иногда он напоминал мне рентген: все и всех он видел насквозь. Его харизма, любовь ко мне, любовь к музыке сделали свое дело. И гены опять же! Влияние дедушки на меня невероятно!

«Артек»

Я была очень активным ребенком со своей личной и социальной позицией. У нас был очень дружный класс, и в этом тоже состоит невероятное везение и счастье. Мои школьные подруги всегда рядом со мной, хотя и живем уже много лет в разных странах. Когда мне было 12 лет, судьба преподнесла еще один подарок: осуществила мечту ребенка тех лет и мечту моей бабушки Валентины Михайловны, моей волшебницы и невероятно героической и прекрасной женщины! Бабушка, будучи ребенком в тяжелые послевоенные годы, получила в качестве награды и поощрения путевку в тот самый пионерский лагерь. Я могу только догадываться, как сложно и голодно было этим ребятам тогда, они участвовали в восстановлении лагеря в послевоенный период.

У нас была международная смена – экологическая. Тогда все стали говорить об экологии – пожалуй, это была модная тема… Все за нее «боролись» и пели песни. Был организован музыкальный конкурс, и я, конечно, не могла себе отказать в радости участия в нем; была спета белорусская песня, потому что родилась и выросла в Белоруссии, я обожала проникновенные белорусские народный песни (и до сих пор они меня вдохновляют), белорусский язык – певучий и самобытный. И вот в свои 12 лет на этом детском конкурсе я получила вторую премию. Мне сказали: «Знаешь, девочка, ты так взросло поешь и у тебя такой взрослый голос, а это же детский конкурс, понимаешь? У тебя слишком поставленный голос, ну прямо оперный!» А у меня, правда, он очень отличался от детского «пионерского» голоса. Меня тогда их слова очень расстроили, и я, конечно, обиделась. В душе негодую: «Ну как же они могут так думать! Я же такой маленький ребенок!» Но это стало началом серьезной работы в направлении оперы.

Музыка – это состояние твоей души; если человек поет, он счастлив.

Начало

Мне было 14 лет, руководитель нашего образцового хора «Крыничка» Наталья Михайловна Агарова сказала: «А не прослушаться ли тебе у профессора консерватории?» Она даже узнала и договорилась для меня о встрече с педагогом. Им стал бас Сергей Дмитриевич Осколков, ученик Ивана Васильевича Ершова. Судьба распорядилась так, что он после Петербургской консерватории служил в Свердловском оперном театре, но к моменту нашего знакомства уже преподавал в Минской государственной консерватории. На прослушивание к профессору я подготовила несколько номеров. Одна из песен, помню, была «Волга-реченька». По окончании моего пения он откинулся на спинку стула (помню, у него были очки с толстыми линзами) и сказал: «Неплохо». И я поняла, что мир вокруг меня весь светится и переливается, весь мир звучит! Благодаря ему – человеку, который в меня поверил и услышал во мне певицу, я стала заниматься. Этому великому артисту и педагогу я всегда буду благодарна!

В дальнейшем продолжила обучение с его ученицей, невероятной Валентиной Николаевной Рогович, талантливейшей и прекрасной женщиной, чутким педагогом, доброй, любящей своих студентов, радеющей за каждую ноту, титанически и ответственно обучающей нас азам и тонкостям, вложившей в нас и каждый звук, и всю свою душу! Так продолжилось мое обучение и становление артиста. Мне казалось, время движется очень медленно: когда тебе 15-17 лет, кажется, что все так неторопливо и происходит – что ты никогда не вырастешь, никогда не превратишься в настоящего артиста, никогда не дождешься этого сладкого часа, выхода на большую сцену. У всех моих педагогов и у моих родителей была мечта, чтобы я стала солисткой Мариинского театра.

Бабушка и Большой театр

Моя бабушка очень хотела, чтобы я хоть один раз «услышала» и увидела изнутри Большой театр, мечтала меня сюда привезти. Наверное, у нее был такой план: где мне больше атмосфера понравится, там я и буду впоследствии петь. Это единодушие семьи о моем предназначении сделало меня еще более сильной и серьезно идущей к своей цели.

Однажды в зимние школьные каникулы мы отправились в Москву! Тогда еще стояли морозы и случались снегопады. Было очень холодно, наверное, минус 20, но мы стойко обошли пешком всю Москву. Чтобы попасть в Третьяковку, стояли пять часов на морозе (или шесть). Когда оказались внутри, дошли только до картины Иванова «Явление Христа народу». В храм Василия Блаженного, помню, тоже часа четыре выстояли в очереди. А вот в Большой театр и на кремлевскую елку так и не попали. Даже среди перекупщиков не смогли достать билетов. Для бабушки это была трагедия.

Папа

Мой папа – Александр Александрович – невероятный человек! Его военная жизнь врача (челюстно-лицевой хирург) не была простой и легкой – сегодня здесь, завтра там – и не была похожа на сказку. Как и бабушка (тоже врач, только недавно вышедшая на пенсию), он своим талантом и невероятным горением, человеколюбием и фанатичной преданностью делу врача создавал эту сказку для других, делая невозможные вещи. Папа был очень серьезным человеком и очень добрым, целеустремленным и бесконечно преданным своей работе, делал такие операции, что и сейчас, 20 лет после его смерти, люди о нем говорят. Два года служил в Афганистане, а после взрыва в Чернобыле он участвовал в помощи ликвидации аварии. Папа многим подарил жизнь. При этом он постоянно учился – бесконечно. Они очень похожи с моей бабушкой этой невероятной преданностью и фанатичностью в работе. Учил сам языки, чтобы читать и разбираться в новинках международной профессиональной литературы, совершенствовал свое мастерство, занимался акупунктурой. И так получилось, что задался целью поступить в Петербургскую (Ленинградскую тогда еще) военно-медицинскую академию. У нас к тому моменту была уже большая семья, но папу все поддержали, как и меня, когда я решила стать певицей. Никто не знал, как будем жить, что вообще будет дальше (на дворе были лихие девяностые). Папа поступил в академию. Родители уже жили в Петербурге, когда я присоединилась к ним. Все эти голодные годы со стоянием в очередях за хлебом мы тоже прошли вместе. В девяностые годы папа с мамой уже плотно здесь осели. Папа по работе уехал и потом снова вернулся в Петербург – этот город притягивал его. Я думала, что окончу Минскую консерваторию и тогда уже поеду в Петербург поступать в Мариинский театр, вероятно, в стажерскую молодежную группу. Но в какой-то момент все изменилось, жизнь распорядилась иначе, и я, бросив все и всех, уехала из Минска в Петербург. Здесь я заново начала свою жизнь и провела последний год с папой… Он позвал меня сюда в этот город и осуществил свое последнее желание: я стала солисткой Мариинского театра. Год и месяц его смерти – начало моего творческого пути в Мариинском театре.

Консерватория

Когда я приехала поступать в Петербург в консерваторию, был такой момент межвременья, когда в Белоруссии тебе не давали паспорт, потому что, скажем, 15 ноября такого-то года ты там не был, а в России не давали, потому что ты не был тут, когда было 16 октября… Так что я была практически бомжом – человеком ниоткуда и без паспорта. Но в Минске меня уже знали как молодую талантливую артистку, приглашали на важные мероприятия, президентские концерты. С первого дня учебы я сразу начала показывать высокие результаты и очень быстро стала развиваться и прогрессировать певчески и актерски. Уже в 18 лет пела на сцене консерваторского театра в оперном спектакле. Я очень быстро училась и была очень исполнительна. Впитывала все. Моя педагог говорила: «Тебе скажешь, а ты сделаешь на 500 % больше». Всегда была невероятная тяга к знаниям, к раскрытию таланта, к пению, всем жанрам искусства. Переехав в Петербург, я начала все сначала, но мне повезло в том, что я стала ученицей великой меццо-сопрано Евгении Станиславовны Гороховской, невероятной певицы, педагога, очень строгой и дисциплинированной, бескомпромиссной обладательницы не только прекрасной внешности, хрустальности и глубины голоса, но и фантастической техники! В любом возрасте голос ее гибок, эластичен, звонок, ровен, подчинен и преклонен перед нею, настоящей царицей. Ее интерпретациям, стилю и кантилене – бесконечное восхищение! Всегда помню и благодарю всех моих педагогов за мою жизнь: всех, кто учил, верил, поддерживал, понимал, прощал и вел за собой! Будучи уже солисткой театра, я получила красный диплом об окончании Петербургской консерватории – невероятно почетно, поэтому очень трогательно было узнать об этом 14 лет спустя, когда мне выдали его на руки. Он был выписан 14 мая 2001 года, а 14 мая 2015 года я его забрала.

Когда приходят роли

Каждая роль появлялась, приходила, рождалась в определенный момент, когда я была к ней готова. Например, только в прошлом году я впервые спела Марфу в «Хованщине». Это было приглашение Валерия Абисаловича Гергиева, за что я ему очень благодарна, потому что это одна из тех заветных ролей, которую мечтает спеть каждая меццо-сопрано. Он пригласил меня на постановку в Ла Скала. В это же время я пела свою любимую роль Дидоны в «Троянцах» в Париже в постановке Дмитрия Чернякова, а в Ла Скала еще одна постановка, и новая для меня роль оказалась очень жестко лимитирована в количестве репетиционных дней. Но руководство театра Ла Скала пошло мне навстречу: сделало максимально удобное для меня расписание, за что я признательна Александру Перейре и Тони Градшаку. Конечно, они меня знали по участию в Зальцбургском фестивале в постановках «Трубадура», «Дона Карлоса» и «Аиды» и не только. Честно говоря, они мои большие творческие поклонники, что очень приятно. Когда-то, будучи еще совсем юной певицей, я отказывалась от многих ролей, таких как Далила в «Самсоне и Далиле» или Марфа в «Хованщине», потому что понимала, что еще не готова: ни мой голос, ни я сама. Не было той зрелости, чтобы «поднять» и прожить эти роли, не было того технического мастерства, чтобы справиться со страстями, бурлящими внутри меня и на музыкальных страницах этих произведений.

Любава

К Любаве все меццо относятся примерно так: партия небольшая, не выигрышная, Любава – вечно страдающая брошенка, женщина-слеза. Вот такое странное к ней отношение… Но это совсем не так.

Римский-Корсаков

Музыку Римского-Корсакова непросто исполнять. Думаю, все мои коллеги согласятся. Это как Мусоргский, Глинка или Чайковский – один из сложнейших русских композиторов. Но Римский-Корсаков особенный. Может быть, это исходило из его характера. Я побывала у него в доме в Петербурге на Загородном проспекте, а потом в Тихвине, где родился композитор, именно тогда, когда праздновали возвращение иконы Тихвинской Божией Матери в Богородичном Успенском монастыре. Валерий Абисалович это событие не обошел стороной – тогда состоялось незабываемое во всех отношениях исполнение легенды о «Невидимом граде Китеже». Этот мужской монастырь стоит на реке Тихвинке, и само явление иконы тоже чудесным образом возникло на берегу этой реки, возле дома, где родился Римский-Корсаков. Петь Отрока мне довелось на колокольне монастыря, это незабываемо! Позже вечером нас пригласили в дом Римских-Корсаковых, где были сохранившиеся предметы интерьера, музыкальные инструменты, и самое трогательное, что я увидела, – его маленькие пинеточки… Очень сильное воспоминание о том дне, как будто произошло вчера, весь тот незабываемый день как чудо! Вообще, Римский-Корсаков, как, кстати, и Чайковский, был невероятно организованным человеком, гармоничным во всем. Очень ранимым, невероятно глубоким и архипорядочным. Это слышится и в творческом наследии, и в любви к русской песне, к русскому языку, ко всему живому. В их музыке мы слышим само дыхание земли, биение сердца. Я постоянно чувствую, как моя судьба вплетается в музыку Римского-Корсакова. Мой дебют в Мариинском театре состоялся в опере «Снегурочка», где я исполнила пастушка Леля, любимца всего живого и певца мира, очень сильная и разноплановая роль, а в Большом театре спустя 20 лет спела в его же опере «Садко». Кстати, с арией Любавы и Далилы я также поступала в Мариинский театр и впервые исполнила ее для нашего маэстро Гергиева, который и предложил мне «впеться» в коллектив с новой ролью пастушка-сердцееда.

Есть внутри меня бунтарское начало, стремление к свободе во всех проявлениях. Только благодаря этому огню и биению я та, кем стала, «поднимаю» те роли, которые исполняю на сцене.

Свобода

Я чувствую себя свободной в жизни, когда в ней есть музыка. Для всех нас необходимо здоровье, чтобы петь, и возможность выходить на сцену (теперь это оказалось более актуально). Только на театральных подмостках я могу максимально самовыразиться. Но для того, чтобы быть свободной в своем творчестве, я должна быть максимально подготовленной – быть в форме, постоянно совершенствоваться: развивать дыхание, вокальную технику, свой кругозор. Свобода в музыке – это как в джазовой импровизации: начинается с жесткого размера, ритма и тактовых черт. Когда владеешь классической постановкой, представлением, пониманием, а главное, знаниями, ты дальше можешь быть свободным и внутри спектакля (как внутри любого такта), как исполнитель.

Изоляция

То, что сейчас с нами происходит, грустно и страшно – все подряд. Если ты человек разумный, то стараешься понять, для чего это и зачем, находишь плюсы, хотя это сложно. Вынужденно не общаясь с родными, отдаешь себе отчет в нужности определенных мер. За последние годы моего служения театру я никогда не наблюдала таких ограничений в своей жизни, меня и моих близких они не касались; такого прессинга я не испытывала. Это давит психологически. Сама от себя не ожидала, что могу впасть в такое нехорошее состояние. Я борюсь с этим, ежедневно себя мобилизовываю и занимаюсь. У меня есть творческий интерес – этого требует моя душа. Но даже изучая новые партии, трудно представить, когда ты их теперь исполнишь. Я человек очень свободный во всех смыслах, наверное, это меня и подкосило: не знаю, что делать в этой ситуации, а главное, как и что мне планировать. Я скорее рефлексирую. Моя воспитанность, грамотность ведут правильный диалог со мной, но в какой-то момент мой внутренний бунтарь восстает.

Внутренний бунтарь

Есть внутри меня бунтарское начало, стремление к свободе во всех проявлениях. Только благодаря этому огню и биению я та, кем стала, «поднимаю» те роли, которые исполняю на сцене. Они требуют этого драйва, свободы, бесконечного, безумного состояния – и взлететь, и прыгнуть в бездну. Трудно объяснить, но эта безумная внутренняя свобода, которую мы сами ограничиваем в силу разных причин, дает артисту возможность «брать» партии и очеловечивать персонажей, оживлять и бесконечно «транслировать», вести за собой и убеждать, исполнять один репертуар и замахиваться на другой, который, по мнению многих, может быть даже тебе не по зубам. Только ты способен оценить, на что способен, и только обладая смелостью, ты способен осуществить невозможное! Твой внутренний бунтарь – это свобода творчества.

Лошадь

Наша Долли очень сильная, молодая и впечатлительная лошадь. Она невероятно красивая, умная и талантливая! Что еще можно сказать о молодой рыжей красотке? Она прекрасна в своем совершенстве. Но она и по-женски ранима, чувствительна и очень непредсказуема. Она может испугаться чего угодно. И ей это нравится. К тому же лошади очень мнительные. Однажды я была верхом на Долли, все шло прекрасно, и вдруг она что-то увидела в манеже и ушла резко вправо. Я усидела, хотя это было сложно… Но почему-то решила издать победный клич, а в силу того, что голос у меня полетный и мощный, Долли восприняла это практически буквально и неожиданно приняла решение освободиться от громкого наездника и просто помогла мне сойти: «уронила» как мешок с сеном. Хорошо, что мы всегда работаем в шлеме. Я порядочно ушиблась, но тут же вскочила, обняла Долли и сообщила всем, кто в манеже: «Все в порядке, я жива, Долли не виновата». На следующей тренировке я снова сидела в седле – это очень важно! Так и в нашей профессии: ты всегда на коне, в любой ситуации. Если упал, должен снова сесть в седло. Вообще, у лошадей очень тонкая душевная организация. Они как кошки: откуда-то оттуда, из непознанного мира… Они видят другую реальность. Общение с лошадьми – большое удовольствие и счастье. Мне нравится с ними быть, стоять рядом, обнимать, чувствовать с ними общность, когда лошадь позволяет тебе прижаться к ней. Лошадь выше тебя не только ростом – ее сердце, мироощущение, душа намного добрее, миролюбивее и толерантнее, чем у любого человека.

Эта безумная внутренняя свобода, которую мы сами ограничиваем в силу разных причин, дает артисту возможность «брать» партии и очеловечивать персонажей, оживлять и бесконечно «транслировать», вести за собой и убеждать, исполнять один репертуар и замахиваться на другой, который, по мнению многих, может быть даже тебе не по зубам.

Город

Я родилась в Минске, а в Питер приезжала с детства, всегда тянул и звал меня этот город… Странное дело, но вся моя семья всегда говорила о Петербурге, о Ленинграде как о городе-мечте. «Однажды мы поедем в Ленинград, однажды будем гулять в белые ночи, однажды пойдем в Мариинский театр». И никто не мог представить, что будем здесь жить. Когда я приняла решение переехать в Петербург, мне понадобилось начать все заново: встретить друзей, изменить течение моей жизни, отказаться от того, что любила и к чему привыкла, самое главное – расстаться с бабушкой и дедушкой, с которыми я росла. Я верный, чувственный, ласковый ребенок, поэтому расстаться с бабушкой и дедушкой было болезненнее всего. Девяностые годы – странное время, смутное время, время перемен, но оно было потрясающим для всех нас, кто любил рок-музыку, это было золотое время андеграунда и рока. Я выросла на питерском роке. Когда отвечаю, какая музыка мне нравится, многие удивляются: «Александр Башлачев? „Аквариум“? „АукцЫон“? Вы что, знаете альбом „Птица“?» А я считаю, что это самый классный альбом и самая крутая группа. Мы все стремились сюда, в Ленинград, Петербург… Все здесь было наполнено свободой и драйвом. Кто-то говорит: Нью-Йорк, Лондон. А для меня Питер – главный город. Город ветров, белых ночей, театров, мостов… Город поэтов. «Мой бедный друг, из глубины твоей души стучит копытом сердце Петербурга» (Александр Башлачев, «Петербургская свадьба»).

Беседовала: Катерина Новикова

Популярные новости